Среди десятков и сотен селений Ковровского края есть одно, отличающееся своим примечательным названием. Это деревня Красная Грива к северо-востоку от Коврова — по старому счету в 20-ти верстах от города. На первый взгляд, такое название стоит в одном ряду со множеством других «красных» наименований населенных пунктов, возникших в Советское время, как то поселки Красный Маяк, Красный Октябрь, Красный Богатырь, Красный Куст, Красное Эхо. Советская мода переименовывать все подряд в «Красную синьку» действительно оставила немало следов на картах российской глубинки. Но в случае с Красной Гривой данная параллель совершенно неуместна. Равно как и невольно приходящие на ум аналогии с известной символической картиной художника Петрова-Водкина «Купание красного коня». Данная деревня носит «красное» имя с незапамятных времен, а «грива» не имеет никакого отношения к лошадям и коням. Скорее всего, название Красная Грива произошло от выхода на поверхность пласта красной глины в виде увала или гребня — гривы — на месте деревни или рядом с ней. То есть Красная Грива — красноватая глинистая гряда, являвшаяся характерным, хорошо заметным ориентиром. В тех местах действительно с давних пор встречались выходы белой и красной глины, а гончарное производство было широко развито в данной части Ковровского края, особенно в городе Стародубе и селе Осипове.

Когда впервые появилось такое название — Красная Грива, да и с какого времени существует сама деревня — точно сказать нельзя. Несомненно, что Красная Грива уже существовала во второй половине XVI столетия, в царствования Федора Иоанновича и Бориса Годунова. Находясь в самом центре Стародубского княжества, Красная Грива, возможно под другим названием, входила в число родовых вотчин князей Стародубских. Потом эта деревня стала царским, государевым имением, а после Смуты начала XVII столетия оказалась в числе земель, предназначенных к поместной раздаче. Первое документальное упоминание о Красной Гриве относится к 1628 году. Тогда деревня Красная Грива, входившая в состав Стародубского стана Суздальского уезда, являлась поместьем дьяка Степана Угоцкого.
По меркам того времени, дьяк считался крупным чиновником государственной администрации. Многие дьяки за свою службу жаловались от московских государей богатыми поместьями и вотчинами. В числе прочих получил достойный дар от первого российского царя из династии Романовых Михаила Федоровича и дьяк Степан Угоцкий. Кроме Красной Гривы, ему же принадлежали соседнее сельцо Венец, деревни Карики, Федюнино, Хвостиха и Федосово. Сегодня из этих селений, кроме самой Красной Гривы, существуют Карики и Федюнино. Остальных деревень уже давно нет, они запустели еще два с лишним века тому назад. Скорее всего, Степан Угоцкий стал владельцем Красной Гривы и соседних селений за заслуги в первые годы царствования первого Романова — во время борьбы против польских армий короля Сигизмунда III и его сына принца Владислава — претендента на русский трон.

Более двадцати лет дьяк Угоцкий владел Красной Гривой. Ему эта деревня принадлежала еще в 1645 году. Но позже там появились другие владельцы — князья Барятинские — потомки черниговских удельных князей и святого Михаила Черниговского из рода Рюриковичей. В 1678 году писцовые книги отметили, что Красная Грива являлась владением князя Ивана Дмитриевича Барятинского. Как именно от дьяка деревня перешла к князю — данных нет. По-видимому, дьяк Угоцкий получил это поместье в вотчину. Барятинскому же это владение досталось или же по наследству, или же, что более вероятно, по купчей.
После кончины князя Ивана Красная Грива перешла к его сыну Федору Барятинскому. Князь Федор Иванович Барятинский служил стольником при московском дворе царей Петра Алексеевича и Ивана Алексеевича. Карьеры на придворной службе князь Федор, кажется, не сделал и потому часть своих имений продал. Очевидно, дабы поправить свои денежные дела. Свою стародубскую вотчину он продавал по частям разным владельцам.

В 1709 год — в памятный год знаменательной Полтавской виктории – стольник князь Федор Барятинский продал красногривское имение дворянину Ивану Лукичу Чепелеву. Вместе с Красной Гривой Чепелев купил у князя «деревню Погары; пустошь, что была деревня Алеево; пустошь Лопатниково, пустошь Гумна, сельцо Венец, полупустошь Пузовки, пустошь Кутлеево». Таким образом, видно, что прежде рядом с Красной Гривой существовали еще деревни, позже исчезнувшие — Алеево и Погары (Погари). Алеево запустело еще в старину, до начала XVIII столетия, а Погари перестали существовать в 1734-1735 годах.

Новый владелец Красной Гривы Иван Чепелев служил в царствование Петра I ландсрихтером. После выхода в отставку он прочно обосновался в красногривском имении. Уже так называемая ландратская перепись 1715 года указывает, что за И. Л. Чепелевым в Красной Гриве состояли и «двор помещиков», и 16 крестьянских дворов. То есть Иван Лукич устроил в деревне господскую усадьбу, в которой и поселился. Деревня с барской усадьбой при ней с давних пор называлось «сельцо». Сельцо — не маленькое село, а именно деревня с господским двором, но без церкви, которая являлась, в свой черед, уже необходимой принадлежностью села. При существовавшей в XVII-начале XVIII веков в России подворной податной системе, крестьянские дворы были весьма населенными. В них жили большие патриархальные семьи. Взрослые сыновья, как правило, не отделялись. Под одной крышей, а зачастую даже в нескольких избах, но в одной ограде — одном дворе, проживало сразу несколько семейств братьев, племянников и даже двоюродных братьев под старшинством старейшего из родственников. Поэтому 16 крестьянских дворов в Красной Гриве в 1715 году — очень немало. Уже тогда эта деревня являлась достаточно крупной.

К 1734 году Иван Лукич Чепелев скончался. После него хозяйкой Красной Гривы осталась его вдова Александра Алексеевна Чепелева, урожденная Симонова. Она приходилась правнучкой суздальскому городовому дворянину Василию Матвеевичу Симонову, служившему еще при царе Михаиле Федоровиче в 1620-х годах. Дед А. А. Чепелевой Павел Васильевич Симонов уже перебрался из провинции в столицу. В качестве дворянина при царе Алексее Михайловиче он состоял на службе в Москве в 1670-х годах. Наконец, представитель следующего поколения рода Симоновых, Алексей Павлович, еще выше поднялся по служебной иерархической лестнице и в 1690-е годы занимал место стольника при дворе царей Иоанна V и Петра I Алексеевичей. У Алексея Симонова известны сын Александр Алексеевич Симонов и дочь Александра, вышедшая замуж за господина Чепелева. Кстати, к древнему дворянскому роду Симоновых относился известный писатель, поэт и публицист Константин Симонов, настоящее имя которого Кирилл, а Константин — литературный псевдоним.

У красногривских помещиков Ивана и Александры Чепелевых детей не было. Правда, у Ивана Лукича имелся родной брат — «столповой приказчик» Семен Лукич Чепелев. Но вдова Александра Алексеевна Чепелева передала имение не брату мужа, а своим племянникам. Так, в 1734-1735 годах Красную Гриву унаследовали сыновья Александра Алексеевича Симонова придворный гоф-фурьер Дмитрий и кадет Петр Симоновы. Так почти на полтора столетия красногривскими господами стали представители четырех поколений рода Симоновых.

По данным 1735 года в сельце Красная Грива значилось 25 крестьянских дворов, в которых проживали 233 человека — по терминологии того времени 123 мужского и 110 женского пола душ. Любопытно, что еще в 1734 году документы фиксируют наличие в этом селении всего лишь 21-го крестьянского двора, в коих обитали 93 мужского и 84 женского пола крепостных. Еще 20 мужичков — дворовых людей состояли при господской усадьбе. До нас дошло краткое описание этой усадьбы, составленное летом 1734 года: «Стародуборяполовский стан сельцо Красная Грива (имение умершего Ивана Лукича Чепелева): двор помещиков, на нем строения: горница с сенми и с чуланом строение новое, в той же горнице стол дубовый, на дворе три житницы, хлеба в житницах нет, погреб с погребицей пустой. Два сарая крыты соломою, двор скотский, на нем две избы, две клети. Около тех дворов ворота и заборы построены из ветхого вновь. Всему этому цена 15 рублей.
На помещичьем дворе: 6 лошадей — цена 12 рублей, 7 коров — цена 8 рублей, овец 25 — цена 2 рубля 55 копеек, гуси 13 — цена 65 копеек, утки 13 — цена 12 копеек, куры индейские 3 — цена 13 копеек, ульи с пчелами 2 шт. — цена 1 рубль 20 копеек». Судя по описанию и числу дворовых, господский дом был немаленький и с полным комплектом различных хозяйственных построек. Еще «при сельце Красная Грива» имелась деревня Погари (иное прочтение названия Погары) в 4-х крестьянских дворах — 12 мужского и 10 женского пола душ. К 1748 году в этой деревне проживало 26 человек. В более поздних документах Погари уже не упоминаются.

Возможно, эта деревня находилась очень близко от Красной Гривы и просто слилась с этим селением. Так случилось, к примеру, с селом Плесец и деревней Малышево того же Ковровского уезда, которые постепенно слились в один населенный пункт — Малышево. Другой вариант — по приказу новых помещиков в 1750-х годах крестьяне из Погарей были переселены в Красную Гриву. Подобные принудительные переселения, при которых целые деревни переставали существовать, не раз встречались и до этого, и позже, в том числе и в Ковровском уезде. Подобная история произошла, например, с деревней Шишкино близ села Осипово в 1830-е годы. Кстати, есть вероятность, что Погари могли оправдать свое название и исчезнуть в результате опустошительного пожара.

Первый владелец Красной Гривы из рода Симоновых — Дмитрий Александрович Симонов большую часть жизни отдал придворной службе. Его младший брат Петр то ли отказался от своей доли имения тетки, то ли просто рано умер. Так или иначе, Д. А. Симонов остался единоличным господином сельца на глиняной гряде. Начавши свою карьеру гоф-фурьером, то есть унтером при дворе печально памятной произволом бироновщины императрицы Анны Иоанновны, он успешно служил и при дочери Петра Великого Елизавете Петровне. Удержавшись в придворном ведомстве, несмотря на все интриги и перевороты, на которые столь богатым выдался просвещенный XVIII век, Дмитрий Симонов в начале царствования Екатерины II уже был камерцалмейстером — довольно высокопоставленным дворцовым чиновником. В отставку в конце 1770-х годов он вышел в «превосходительном» чине действительного статского советника, равного армейскому генерал-майору. Скончался Д. А. Симонов около 1786 года, видимо, в достаточно преклонных годах.

При Дмитрии Александровиче Симонове господская усадьба в Красной Гриве продолжала существовать по-прежнему. Хотя в силу специфики своей службы этот помещик вряд ли мог часто бывать в своем имении. Вероятно, господин Симонов с семейством гостили в сельце наездами и непродолжительное время. В XVIII столетии Красная Грива — одно из населеннейших мест Ковровского края, когда села и деревни не отличались особенным многолюдством. По данным исповедной росписи 1746 года там насчитывалось 364 постоянных жителя (без господ) — 195 мужского и 169 женского пола крестьянских душ. Тогда же в селе Коврове — будущем уездном городе — население состояло из 288 человек — 187 мужского и 101 женского пола душ. В 1763 году в Красной Гриве по сведениям III ревизской переписи жительствовало 336 человек — 150 мужского и 186 женского пола душ крестьян и дворовых людей. К 1782 году, ко времени следующей IV ревизии, население Красной Гривы уменьшилось еще на 27 душ. Тогда там проживало 309 человек — 130 мужского и 179 женского пола.

Сокращение численности населения, по-видимому, было связано с упразднением помещичьей усадьбы в конце жизни Д. А. Симонова. Остаток своих дней он провел в одном из своих подмосковных имений. Кроме того, известно, что у Симоновых был свой дом в первопрестольной. А фактическая ликвидация господского дома в Красной Гриве повлекла и перевод дворовых в другие вотчины. Так же практиковалось переселение части крестьян в то село или сельцо, где водворялся на новое место жительства их помещик. После того, как Красная Грива перестала быть господской резиденцией, вчерашнее сельцо вновь обрело статус деревни. Позже, однако, наследники Д. А. Симонова не раз вновь переводили в красногривское имение дворовых людей, причем старая барская усадьба, по всей видимости, периодически ремонтировалась или возобновлялась, служа гостевым домиком для владельцев, их гостей и управляющих. Даже при правнучке Д. А. Симонова Екатерине Александровне Пряженцевой, последней помещице Красной Гривы, там оставались и усадьба, и дворовые. После отмены крепостного права Грива окончательно стала деревней, каковой остается по сию пору. Конечно, если не считать помещичьими домами усадьбы новых русских дачников.

Только с конца XVIII века и вплоть до первой трети следующего XIX столетия число жителей Красной Гривы стало значительно расти. Но это уже не благодаря барским затеям, а, скорее, вопреки им. Бурный рост деревни был вызван расцветом офенского промысла, которым красногривцы активно занялись в числе крестьян большинства сел и деревень северо-востока новообразованного Ковровского уезда. В последний Красная Грива попала в 1778 году из старого Суздальского уезда. В Ковровском уезде, а с 1929 года в Ковровском районе деревня остается до сих пор.

После кончины Д. А. Симонова наследниками остались четыре его сына: Андрей, Алексей, Николай и Александр Дмитриевичи Симоновы. Они разделили имения отца, причем Красная Грива, в основном, досталась второму по старшинству из братьев — Алексею. Хотя, видимо, и остальные Симоновы получили какие-то доли этой родовой ковровской вотчины. Алексей Дмитриевич Симонов начал службу в одновременно романтическое и смутное время рубежа 1750-1760-х годов, которое так любят писатели-историки. Поступив камер-пажом к высочайшему двору в самом конце царствования императрицы Елизаветы Петровны, Алексей Симонов застал лишь агонию когда-то великолепного правления «дщери Петровой». Тяжело больная государыня доживала последние месяцы среди интриг придворных партий и послов европейских держав, во время никак не кончавшейся войны с Пруссией. Паж Симонов вместе со старшим братом Андреем стали свидетелями воцарения племянника почившей царицы несчастного императора Петра III, а затем — дворцового переворота, вознесшего на трон жену и убийцу свергнутого государя императрицу Екатерину II. Симоновы не отличились в этом заговоре и не получили тех отличий и пожалований, которыми новая владычица щедро одарила своих соратников.

Впрочем, вероятно, благодаря связям отца, Алексей Симонов в 1764 году из камер-пажей был сразу произведен в поручики лейб-гвардии Семеновского полка — одного из двух старейших полков русской армии. Там он постепенно рос в чинах: уже в 1766 году пожалован в капитан-поручики гвардии, а в 1771-м — в лейб-гвардии капитаны. Екатерининские гвардейцы по тогдашним установлениям превосходили армейских офицеров на две ступени по чиновной лестнице. Поэтому в сентябре 1775 года Алексей Дмитриевич был выпущен в армию сразу полковником. В 1776 году полковник Симонов получил назначение на должность командира Суздальского пехотного полка. Любопытно, что именно этим полком прежде командовал Александр Васильевич Суворов — будущий знаменитый полководец и, кстати, тоже помещик Ковровского уезда. 11 мая 1780 года Симонов был произведен в бригадиры — получил чин V класса — бригадного генерала, равный статскому советнику. В середине 1780-х годов он окончательно покинул армию, но продолжал числиться на службе вплоть до конца «золотого века» Екатерины Великой.

Выйдя в отставку в 1796 году после воцарения Павла I, бригадир Алексей Дмитриевич Симонов поселился в Москве. В своем ковровском имении он если и бывал, то редко и недолго. В грозном 1812 году, когда Симонову в числе других московских бар пришлось бежать из древней столицы, ковровская деревня оказалась очень кстати. Хотя большинство московских вельмож во Владимирской губернии предпочитали и не задерживаться, считая необходимым ехать не менее чем до Нижнего Новгорода. Умер старый помещик где-то в конце 1810-х годов на 75-м году жизни, и погребен был в Московском Новодевичьем монастыре.

Сходную карьеру сделал и старший брат Алексея Симонова Андрей Дмитриевич. Он поступил камер-пажом к высочайшему двору в 1758 году, а в 1762-м был выпущен поручиком в Ингерманландский пехотный полк. В следующем году Андрей Симонов заботами родителя перешел в лейб-гвардии Семеновский полк подпоручиком. Там он в 1766 году был произведен в поручики гвардии, в 1769 году — в капитан-поручики, а в 1771-м — в лейб-гвардии капитаны. Через три года А. Д. Симонов-старший вышел в отставку армии полковником. После этого Андрей Дмитриевич более не служил, и остаток жизни провел в Москве и в своем подмосковном имении. Он был женат на Марии Хрисанфовне Обольяниновой из старинной, хотя и небогатой семьи, дочери отставного полковника Хрисанфа Ефимовича Обольянинова. М. Х. Симонова скончалась в конце 1820-х годов, надолго пережив своего мужа.

Московская барыня Елизавета Петровна Офросимова так вспоминала о Марии Хрисанфовне и ее брате Петре Обольянинове: «Сестра Петра Хрисанфовича Мария Хрисанфовна была замужем за полковником Симоновым. По смерти мужа она осталась с очень скромным состоянием, и по ходатайству брата ей было пожаловано имение в 300 душ. У нее было два сына, Федор и Александр, и дочь Наталья Андреевна, которая в девицах. В 1822 году, в бытность нашу в Петербурге, Мария Хрисанфовна Симонова была еще в живых, а когда умерла, достоверно этого не знаю». Кто же был важный столичный братец, для которого родовое симоновское имение представлялось незначительным, и кто мог запросто выхлопотать пожалование поместьем средней руки? Оказывается, это родство как раз и способствовало возвышению рода Симоновых в самом конце XVIII столетия. Дело в том, что родной брат Марии Хрисанфовны в царствование императора Павла I сделал головокружительную карьеру. Об этом шурине Симонова стоит рассказать подробнее.

Петр Хрисанфович Обольянинов родился в 1753 году и, как сын небогатого помещика Порховского уезда Псковской губернии, был записан на службу не в гвардию, а в армейский полк. После 12-летнего военного поприща Петр Обольянинов в 1780 году вышел в отставку премьер-майором. В середине 1780-х годов он поступил в гражданскую службу и занимал различные должности в родной Псковской губернии: был губернским стряпчим, советником Гражданской и Казенной палат. В 1793 году Обольянинов перешел на службу в Адмиралтейство, где вскоре достиг чина полковника. Через некоторое время Петр Хрисанфович оказался в гатчинских войсках цесаревича Павла Петровича, который, будучи еще и генерал-адмиралом, курировал вообще все флотское ведомство.

Обольянинов быстро завоевал доверие и даже любовь великого князя, который высоко ценил таких точных, добросовестных, исполнительных служак. В ноябре 1796 года на второй день своего царствования император Павел I пожаловал Петра Хрисанфовича в генерал-майоры и назначил его генерал-провиантмейстером. Одновременно генерал Обольянинов получил и богатые земельные пожалования. Всего за павловское правление ему было пожаловано более пяти тысяч душ крестьян. 2 февраля 1800 года государь произвел Петра Хрисанфовича в генерал-лейтенанты и сделал генерал-прокурором. Несмотря на безукоризненную личную честность, огромную работоспособность и ответственный подход к делу, Обольянинов не лучшим образом подходил для столь значительной должности с огромными полномочиями. Сказывались недостаток образования и отсутствие широкого кругозора, равно как и недостаточная опытность. Впрочем, Обольянинов пытался всегда смягчать вспыльчивого и строгого до придирчивости императора, а сам никогда не был инициатором репрессий. При Павле Обольянинов получил почти все высшие российские ордена вплоть до ордена св. Андрея Первозванного. В самом конце недолгого павловского царствования Петр Хрисанфович стал одним из ближайших лиц в окружении государя.

После убийства Павла I Обольянинов был арестован и смещен со всех должностей. Выйдя в отставку, он поселился в Москве, где с 1818 по 1828 год занимал пост московского губернского предводителя дворянства. На этом месте бывший павловский любимец получил еще и орден св. Владимира I ст., собрав полный комплект наград. Будучи губернским предводителем, Обольянинов в 1826 году совершил весьма мужественный по тем временам поступок. Он просил Николая I о помиловании декабриста князя Евгения Петровича Оболенского, сына своего московского знакомого П. А. Оболенского.

В дни своего могущества Обольянинов имел такую силу и значение, что не только все вельможи, но и петербургский генерал-губернатор Пален, и великие князья являлись к генерал-прокурору ежедневно и ожидали его выходов; все доклады государю шли через него, и современники называли Петра Хрисанфовича великим визирем. Он был женат с 1795 года на вдове Анне Александровне Ордын-Нащокиной, урожденной Ермолаевой, но детей не имел. Поэтому все свое влияние, которым Обольянинов пользовался до конца жизни, он использовал, помогая родне, в том числе племянникам Симоновым. Умер бывший павловский любимец в 1841 году на 90-м году от рождения. Красногривские помещики Симоновы часто бывали в московском доме Обольянинова. Возможно, и сам старый вельможа наездами гостил в их ковровском имении. Чтобы лучше представить дух той эпохи, в которой жили господа Симоновы, приведем воспоминания об Обольянинове все той же москвички Е. П. Офросимовой:

«От природы Обольянинов был очень умный человек, с быстрым соображением, но мало учен и по нашему времени, так что едва-едва умел писать, а был, однако человеком государственным, и не последним.

Он не знал иностранных языков, не говорил и даже не понимал, и вообще не любил ничего иностранного. Находившись долгое время при дворе и в обществе людей высшего круга, он немного понатерся: умел себя держать очень прилично своему званию, но в разговоре заметно было, что он не получил настоящего обучения.

Характером он был крут, был честен, благороден, но жестковат и очень настойчив. Вот ничтожный случай, который может показать, до чего он был требователен, чтобы его воля была исполнена безоговорочно. Он был охотник до цветов и, когда купил Горушки, очень занимался своим садом и любил, чтобы было много цветов, и строго запрещал их рвать. Какая-то соседка приехала к нему в деревню со своим сыном, мальчиком лет 10 или 12. Пред обедом мальчик просится идти погулять в саду. Обольянинов и говорит ему: «Иди, гуляй, сколько угодно, но, сохрани тебя Бог, ежели ты у меня сорвешь цветок — заставлю съесть, слышишь, уговор лучше денег». Пошел мальчик в сад и, нагулявшись вдоволь, возвращается оттуда. Обольянинов подозвал его к себе. «Ну что, голубчик, набегался, натешился? И цветов не рвал?»

— Нет-с…

После обеда пошли гулять в сад все гости и сам Обольянинов, и тут он, где-то в кустах, подсмотрел пучок нарванных садовых цветов. Ему тотчас пришла мысль, что, верно, мальчик-гость нарвал и потом бросил, струсив… Он поднял цветы и, держа в руках, подошел к гостям и пристально и строго посмотрел на мальчика; тот весь так и посоловел.

Обольянинов подозвал мальчика и спросил его: «Что говорил я тебе, когда ты просился гулять в сад?»

Мальчик молчит, опустив голову. Он опять его спрашивает — нельзя не отвечать.

— Чтоб я не рвал цветов.

— А это что? Кто это рвал?

Пришлось признаться.

— Я обещал тебе, что заставлю тебя съесть, — так ешь же сейчас все, что нарвал.

Все думали, что он хочет пугнуть мальчика и постращать за ослушание, и засмеялись, видя испуг мальчика, но каково же было удивление всех, когда увидели, что хозяин не шутит и настоятельно требует, чтобы ребенок ел цветы.

— Петр Хрисанфович, простите моему сыну, он виноват, более не будет этого делать, — говорила мать…

— Может быть, тут вредные цветы, — сказал кто-то из гостей.

Что же? Поставил на своем: заставил мальчика все съесть до последнего листика и, кроме того, выдрал еще за уши, приговаривая: «Это за то, что ты сделал и запирался».

Мальчика стало рвать.

— Ничего, говорил Обольянинов, — вперед будет умнее; не беспокойтесь, не умрет.

Однако, говорят, у бедного мальчика была потом горячка от испуга, что ль, или от вредных цветов».
Господин Обольянинов был не единственным высокопоставленным покровителем Симоновых при дворе. Не менее видное положение в первую половину павловского царствования занимала еще одна симоновская родственница — фрейлина Екатерина Ивановна Нелидова. Ее мать Анна Александровна, жена поручика Ивана Дмитриевича Нелидова, была урожденная Симонова. Ее дед Иван Павлович Симонов был родным братом стольника Алексея Павловича Симонова. Таким образом, мать фрейлины Е. И. Нелидовой по отцу приходилась троюродной сестрой действительному статскому советнику Дмитрию Александровичу Симонову — красногривскому помещику, речь о котором шла выше.

В конце XVIII-начале XIX веков, когда родством, даже не очень близким, весьма считались и дорожили, фрейлина Нелидова всегда помнила, что она — внучка дворянина Александра Ивановича Симонова и оказывала покровительство родственникам по матери. При цесаревиче Павле Петровиче и после того, как он стал государем, Екатерина Нелидова длительное время сохраняла положение фаворитки. Ее власть над строгим и зачастую самодурствующим императором была настолько велика, что она могла себе позволить запустить в Его Величества… туфлей, когда находилась не в настроении. В 1798 году Павел I увлекся молодой Анной Лопухиной, а Нелидова покинула дворец. Но фрейлиной она оставалась до конца дней и была близка к вдове Павла I императрице Марии Федоровне, сохраняя влияние при дворе и при императоре Александре I.

Интересные воспоминания о Е. И. Нелидовой оставил князь Иван Михайлович Долгоруков, владимирский губернатор в 1802-1812 годах, сам помещик Ковровского и Шуйского уездов Владимирской губернии. Первым браком женатый на Евгении Смирновой — прототипе капитанской дочки А. С. Пушкина, потомки которой до сих пор живут в Коврове; а вторым — на Аграфене Безобразовой — сестре двух ковровских предводителей, И. М. Долгоруков, скорее всего, хорошо знал и семейство Симоновых, но, к сожалению, в его мемуарах об этом не сказано. Что же касается Нелидовой, то, будучи хорошо знаком с фавориткой Павла I еще в молодости, князь и позже относился к фрейлине как к хорошей знакомой по придворному театру:

«Девушка умная, но лицом отменно дурна, благородной осанки, но короткого роста, черна как жук, и уже лет за 30 была тогда. Она воспитывалась в Смольном монастыре; от того умна и любезна, что всякий, говоря с ней, забывал, что она дурна. Павел несколько лет был в нее чрезвычайно влюблен, и она многое из него умела делать. Я игрывал с ней комедии и был как-то всегда от нее далек; ибо она мне не нравилась. Покойная жена моя, до некоторого времени живучи с ней в одной комнате, была очень дружна, но как рассталась после замужества за меня, она заметила многие опыты холодности ее к ней. Нелидова, приревновавши жену мою к великому князю, вздумала оказывать ей презренье, которым и жена моя любила со всеми квитаться; она, несмотря на старшинство той и ход у Двора, сама с ней обходилась очень ярко.

Потом, когда Нелидова увидела, что ревность ее не имеет никаких основательных причин, они обе опять сошлись очень хорошо и, по крайней мере, по наружности обходились приятельски. Во время моей отставки из Пензы, когда жена моя одна странствовала в Петербург, при восшествии Павла на престол, а Нелидова была уже в большом случае, она без надменности обошлась с ней как старая приятельница и старалась о пользах ее очень усердно, но, к несчастию, безвыгодных успехов, в чем не ее винить должно, а несчастную мою планету: я, с моей стороны, не был с начала моего знакомства с Нелидовой ни жарок, ни холоден, таков остался и доныне и, при случаях нашего свиданья, кои бывают очень редки, всегда доволен ее обращением со мной… [Павел] был временем самый любезный, а иногда самый блажной человек. Нелидова умела править и умом его, и темпераментом…»

Родство с Нелидовыми и Обольяниновыми укрепило позиции господ Симоновых при дворе и даже, как говорилось выше, прибавило им состояния. О младших братьях Андрея и Алексея Симоновых известно, что Николай Дмитриевич Симонов дослужился до чина коллежского асессора, а Александр Дмитриевич Симонов в начале царствования Екатерины II из камер-пажей был произведен в поручики лейб-гвардии Измайловского полка.
После кончины в конце 1810-х годов бригадира Алексея Дмитриевича Симонова сельцо Красная Грива досталось его племяннику, сыну полковника Андрея Дмитриевича Симонова от брака с Марией Хрисанфовной Обольяниновой — Александру. Александр Андреевич Симонов с юности вращался в петербургских высших светских кругах. Как сын бывшего камер-пажа он был принят в Пажеский корпус, который успешно окончил в 1810 году — накануне наполеоновского вторжения и пика европейских войн. Из камер-пажей Высочайшего двора Александр Симонов был выпущен прапорщиком в лейб-гвардии Преображенский полк. Там он прослужил 10 лет в самую блистательную и легендарную пору русского оружия. «Гроза двенадцатого года» и заграничный поход русской армии — через все с честью прошел лейб-гвардеец Александр Симонов — от Бородина и Малоярославца до Дрездена и Парижа.

За храбрость в боях Симонов был награжден орденом св. Владимира IV степени с бантом, а к 1816 году получил чин лейб-гвардии штабс-капитана. В 1818 году ему пожаловали капитанский чин. В эти годы романтику боевых походов и путешествие с боем по Европе сменили шагистика и аракчеевская муштра. Многие офицеры тогда покинули военную службу, не желая заниматься балетом на плацу. Но Симонов остался в полку. Впрочем, в гвардии из капитанов производили сразу в полковники, но гвардейских полковничьих вакансий было немного, поэтому многие гвардейцы предпочитали выходить в армию, тем более, что там они имели преимущество на два чина. В 1820 году Александр Симонов был переведен в Олонецкий пехотный полк полковником. В феврале 1823 года он вышел в отставку тем же чином. Остаток жизни — более 20-ти лет Симонов прожил барином в своих поместьях в Москве и Петербурге, а на службу уже не поступал. Кстати, неясно, почему при отставке полковник Симонов не получил генеральского чина, как обычно практиковалось. Вероятно, службу он покинул в силу каких-то нестроений.

В конце военной карьеры сразу же после отставки Симонов задумал жениться. Он посватался к девушке из старинной дворянской фамилии Варваре Михайловне Львовой, которой тогда исполнилось около двадцати. Ее семья жила в Москве. Е. П. Офросимова так вспоминала об этом сватовстве, будучи знакомой с матерью Варвары:

«С Львовою я была коротко знакома, и мои девочки с ее дочерьми учились танцевать; дом Львовых был на Пречистенском бульваре на высокой стороне. Старшие две девочки [Авдотья, Дарья] были из себя очень невзрачны, с носами, как у попугаев, но преумные и преученые, и все три превеликие рукодельницы и доточницы в разных работах, а в особенности в рисовании и в живописи. Меньшая, Варвара Михайловна, была очень недурна собой, полная, румяная, с серыми глазами, и очень она нравилась Симонову Александру Андреевичу, сыну Марии Хрисанфовны, сестры Обольянинова. Очень увивался около нее Симонов и наконец сделал ей предложение. Мать Львова отказала наотрез: «Могу ли я отдать меньшую, когда старшие две сестры ее незамужем; выбирайте любую, вы мне нравитесь, и я отдам за вас дочь, но не меньшую». Он говорит Львовой: «Мне Варвара Михайловна нравится, а не ее сестры».

— Нет, батюшка мой, не отдам: куда же мне старших девать, в соль, что ли, впрок беречь?

Так этот брак и не состоялся».

Позже В. М. Львова вышла замуж за полковника Василия Ивановича Головина. После кончины мужа она приняла иноческий постриг, монашествовала в разных московских и подмосковных монастырях и скончалась в сане игуменьи в 1875 году в возрасте 73-х лет.

После неудачного сватовства к Варваре Львовой, Александр Симонов женился на Марии Сергеевне Кожиной. Его избранница происходила из старинного дворянского рода, основателем которого считался посол великого князя Литовского Витовта к великому князю Московскому Василию I Дмитриевичу некий Фаренсбах. Литовский посол остался на Руси и принял православие, а его сын Василий получил прозвание Кожа, и от него пошли Кожины. Отец невесты полковника Симонова к тому времени уже был покойным, но по праву считался легендарной фигурой в русской военной истории. Сергей Алексеевич Кожин еще Павлом I был назначен шефом лейб-Кирасирского Его Величества полка, он почитался современниками как один из лучших кавалерийских генералов того времени. В 1806-1807 годах во время тяжелых испытаний очередной войны с наполеоновской Францией, С. А. Кожин не раз отличился со своими кавалеристами и лично водил в атаку полк против вражеской кавалерии.

Кожин, к тому времени генерал-майор и генерал-адъютант, получил за эти сражения, за храбрость и умелое командование орден св. Георгия III класса и прусский орден Красного Орла. А 2 июня 1807 года 38-летний генерал Кожин был убит в бою с французами под Гейльзбергом, когда возглавлял атаку своих кирасир. С. Г. Волконский вспоминал о тех событиях: «Отступление наше происходило стройно, хотя войско очень уставши было от знойного дня и от недостатка воды для питья.

Передовой витязь Багратион прикрывал с арьергардом общее отступление, и армия приняла позицию на высотах Гейльсбергских в позиции, частью заранее укрепленной. Отступление через Лаунау на Гейльсбергскую позицию производилось стройно под прикрытием арьергарда под начальством князя Багратиона, который пользовался каждым удобным местом для обороны, чтоб затруднять пыл натиска французов и дать время армии занять Гейльсбергскую позицию. Близ Лаунау довольно было жаркое дело и, между прочим, атака лейб-Кирасирского его им[ператорского] вел[ичества] полка, при которой положил свою жизнь шеф оного полка генерал-майор С. А. Кожин… память которого близка сердцу каждого русского как храброго, распорядительного начальника, но которого начальное служебное поприще очернено злодеяниями его при следствии порученного звания ему флигель-адъютанта на Дону во время царствования императора Павла [Упоминаемые злодеяния Кожина на Дону при начале его деятельности в звании флигель-адъютанта касаются событий 1800 года, когда на Дон хлынул поток беглых крестьян. Будучи послан Павлом I для пресечения беглодержательства, Кожин проявил особую жестокость в деле братьев Евграфа и Петра Грузиновых, обвиненных в намерении уничтожить самодержавие. После того как Евграф Грузинов был засечен до смерти, Кожин донес Павлу, что «казнь над известным Грузиновым была… при собрании многочисленной толпы…, коих в память сие зрелище останется надолго]. Убитый на месте, его тело, перевешанное на лошади адъютанта его Петрулина, с почетным конвоем взвода кирасир я встретил, когда был послан от главнокомандующего с приказанием на левый фланг. Мне еще и теперь мерещится в глазах бездыханное тело близкого знакомством мне человека, перекинутое без жизни на лошади, и от души внутренне принес падшему при исполнении своего долга вечную память. Его тело было предано земле — по прежде того объявленному его желанию в случае смерти — в чудной местности монастыря Гейлин-Линден. И так тело русского витязя предано в чужой земле, но память его военных заслуг не будет чужда отечественности». Сергей Алексеевич был женат на княжне Екатерине Михайловне Волконской, дочери бригадира князя Михаила Петровича Волконского и внучке бывшего рязанского губернского прокурора князя Петра Александровича Волконского — помещика села Кляземский Городок Ковровского уезда и строителя каменной Покровской церкви в этом бывшем стольном городе Стародубе. Таким образом, мать Кожиной была соседкой Симоновых по ковровскому имению. Екатерина Михайловна Кожина получила хорошее домашнее образование и вместе с сестрой княжной Анной Волконской даже приобрела в молодости известность переводом одной французской искусствоведческо-философской книги, изданной в Петербурге в двух частях в 1792 году.

Брат Марии Сергеевны Симоновой, Павел Сергеевич Кожин окончил Пажеский корпус на десять лет позже своего зятя А. А. Симонова. В 1821-1833 годах он служил в Кавалергардском полку, вышел в отставку ротмистром и затем в 1836-1838 годах занимал пост гороховецкого уездного предводителя дворянства. В 1838 году хлопотами дяди — всесильного министра двора светлейшего князя Петра Михайловича Волконского — Павел Кожин получил место владимирского вице-губернатора, а с 1842 года до своей ранней кончины в 50-летнем возрасте был губернатором в Рязани в чине действительного статского советника. Там Кожин до такой степени озлобил рязанцев, что после его кончины могилу ненавистного губернатора выпачкали испражнениями. Сын П. С. Кожина от брака с Ольгой Ивановной Кусовой — племянник Симоновых — Петр Павлович Кожин в чине тайного советника занимал пост владимирского губернского предводителя дворянства в 1870-1884 годах.

Вступив в брак с Марией Кожиной, полковник Александр Симонов так и жительствовал с супругой в обеих российских столицах. Имея такое родство, А. А. Симонов мог бы вполне успешно продолжить свою карьеру. Дядя жены светлейший князь фельдмаршал П. М. Волконский при Николае I пользовался огромным влиянием и мог зятя сделать если не министром, то уж губернатором — запросто. Однако Симонов не воспользовался столь серьезным покровительством и на службу так и не вернулся. Скончался он где-то в конце 1850-х годах.

От брака с М. С. Кожиной у Симонова известна только одна дочь Екатерина, названная так в честь бабушки Екатерины Михайловны Кожиной. Екатерина Александровна Симонова была замужем за полковником Александром Петровичем Преженцевым. Именно она стала последней помещицей Красной Гривы, при которой по реформе 1861 года было отменено крепостное право. Жили супруги Преженцевы в Каширском уезде в селе Антончиково-Пятница, которое было старинной вотчиной дворян Симоновых. Именно Симоновы в 1844 году выстроили там каменную Троицкую церковь, которая стала местом упокоения некоторых представителей этого дворянского рода. Так, в притворе Троицкой церкви был погребен и супруг последней красногривской помещицы полковник А. П. Преженцев, который скончался в 1879 году в возрасте 62-х лет.

Из братьев полковника Александра Андреевича Симонова в светском обществе был известен младший — Николай Андреевич. Начавши свою службу в лейб-гвардии Конном полку еще при Екатерине II, он продолжил ее и при Павле I. В 1799 году за какую-то ничтожную, если не воображаемую, провинность взбалмошный государь перевел корнета Николая Симонова из гвардии в армейский драгунский полк принца Вюртембергского и разжаловал его в вахмистры. Но вскоре отходчивый царь сменил гнев на милость и вернул Симонова в гвардию. Впрочем, в офицеры его вторично произвел только Александр I в апреле 1801 года. Тогда же Симонов-младший был назначен адъютантом генерала Алексея (?) Петровича Тормасова, который позже занимал пост московского генерал-губернатора, а в войну 1812 года командовал 3-й русской армией. К 1816 году Николай Симонов перешел на гражданскую службу и в чине надворного советника занимал должность экзекутора 2-го отделения V департамента Правительствующего Сената. Он был женат на дочери действительного статского советника князя Ивана Михайловича Ухтомского.

О супругах Симоновых упоминают в одном из своих писем, датированном 2 июля 1808 года, сестры М. и К Вильмот: «Вчера к княгине [Екатерине Романовне Дашковой] приезжали с визитом господин и госпожа Симоновы. Этот Симонов так похож на все изображения Буонапарте, что ему нет надобности терпеть неудобства и позировать художнику, чтобы получить свой портрет. Правда, фигура у него высокая и представительная, да и выражением лица он должен отличаться от Буонапарте: оно у него умное, мягкое и приветливое. Такое впечатление, что он мухи не обидит. Образован он посредственно и, по-моему, нечестолюбив, а поскольку у него нет покровителей, карьеру его можно считать законченной. Господин Симонов женился по любви в возрасте 22-х лет. Его жена, урожденная княжна Ухтомская, — милейшее создание, добрая, кроткая, совершенно счастливая любовью к мужу и своим трем детям, но бедная как церковная мышь…»

Последняя помещица Красной Гривы из рода Симоновых и вообще последняя в истории деревни Екатерина Александровна Симонова, по мужу полковница Преженцева, скорее всего, в этом своем имении почти не бывала. О жизни этой дамы сведений пока, к сожалению, почти не найдено. Родилась она где-то в 1820-е годы и в последний раз в документах упоминается в 1865 году. При барыне Екатерине Александровне в июле 1862 года красногривцы составили уставную грамоту, по которой 7 дворовых и 40 крестьян были отпущены на волю без земли. Очевидно, эти крестьяне были торговцы-офени, давно уже потерявшие связь со своей деревней. Остальные 200 человек мужского населения освобождались с землей. Из состоявших при Красной Гриве 798 десятин земли до реформы в пользовании крестьян находилось 611 десятин. По уставной грамоте — добровольному соглашению крестьян с помещицей в пользование красногривцев передавалось 631 десятина — то есть крестьянские земельные угодья даже увеличились на 20 десятин.

По принятым в зависимости от качества почвы и климата всероссийским нормам, на бывшую «ревизскую душу» в Красной Гриве полагалось 4,5 десятины земли. Считалось, что этого количества хватит, чтобы прокормить одну «среднестатистическую» крестьянскую семью. Но хотя по сравнению с прежними угодьями красногривцам передавалось даже чуть больше земли, до нормы ее все равно не хватило. На «душу» мужского пола — на одного работника пришлось лишь по 3 десятины 3600 квадратных сажен земли. До отмены крепостного права с Красной Гривы Симоновы получали оброка по 2200 рублей серебром ежегодно. Это была немалая сумма. Например, ковровские уездный судья и исправник — глава тогдашней уездной полиции, получали в год жалованья менее 600 рублей серебром на двоих, а между тем это были самые высокопоставленные чиновники в уездной иерархии того времени. На ту же «ревизскую душу», таким образом, приходилось почти по 8 рублей 50 копеек серебром в год.

По уставной грамоте оброк снижался до 7 рублей 75 копеек в год. Но крестьяне просили у барыни передать им всю землю без изъятия, какая была при имении. Тем более что оставшиеся за помещицей 167 десятин приходились в аккурат на лучший лес в окрестностях деревни. Красногривцы соглашались платить оброк по 9 рублей с души — больше, чем в дореформенное время, только бы им отдали всю землю и вожделенные лесные угодья. Оброчные деньги в данном случае шли в счет выкупных платежей за предоставляемую мужикам барскую землю. Но госпожа Преженцева заупрямилась. Видимо, она рассчитывала со временем продать лес отдельно и поиметь за него круглую сумму. Так и не договорились крестьяне с помещицей. Красногривцы отказались подписать уставную грамоту, но она все равно была введена в действие 3 августа 1862 года.

Как уже говорилось выше, население Красной Гривы стало расти с конца XVIII столетия в связи с расцветом офенского промысла, которым активно занялась значительная часть мужского населения губернии. В конце XVIII-первой половине XIX веков офени-коробейники успешно торговали по всей обширной Российской империи — от западных губерний до Сибири и Средней Азии. Ковровский уезд изначально стал одним из центров офенства. Из-за малого плодородия суглинистой или подзолистой землицы местные мужички охотно уходили промышлять с коробами, набитыми всяким ходовым товаром — от ленточек и украшений до икон и книжек — и в ту пору читавшимися бульварными романами лубочного толка.

В Ковровском уезде столицей коробейников являлось старинное село Алексино с его двумя высоченными каменными церквями и похожей на небольшой аэродром ярмарочной площадью. Но и Красная Грива оказалась в числе офенских селений. Материальный достаток способствовал росту населения деревни. Тем более что офени, как правило, не теряли связи со своей малой родиной. Торговлей они занимались с осени до весны, а в страду вели дома крестьянское хозяйство. Кроме как в офени, красногривцы уходили в приказчики — продавцы и служащие торговых фирм. В старину так называемый приказчицкий промысел тоже был специализированным — им занимались потомственно крестьяне определенных деревень. У купеческих компаний, зачастую, все приказчицкие должности занимали выходцы из одного селения и к тому же родственники. Считалось, что так надежнее — приказчики-селяне были связаны круговой порукой, да и от поколения к поколению совершенствовали свое торговое ремесло.

Еще до отмены крепостного права нажившие немалое состояние крестьяне-офени выкупались на волю у помещиков и открывали свое торговое дело, записавшись в мещанское или купеческое сословие. Бывшие крестьяне-офени уезжали из своих родных мест, как правило, на окраинные земли Российской империи, где легче и выгоднее было торговать. Для нескольких семей крестьян-офеней, выходцев из деревни Красная Грива, второй родиной стал алтайский город Бийск – окружной город Томской губернии, который находился на правом нагорном берегу реки Бии близ соединения ее с Катунью. С начала 1870-х годов обнаружился значительный поворот в торговле города. Она не только оживилась благодаря значительной русской колонизации Алтая, но Бийск завел оживленные сношения с Монголией. Наибольшую известность в предпринимательской среде Алтая получили бийский купец 1-й гильдии Алексей Федорович Морозов и его супруга Елена Григорьевна.

Алексей Федорович и Елена Григорьевна Морозовы происходили из крестьян деревни Красная Грива. Они оба выкупились из крепостной неволи еще до реформы 1861 года. Алексей Морозов рано потерял своих родителей. В 1842 году, когда Алексею было всего 12 лет, скончался его отец Федор Захарович, а через 8 лет умерла и мать Аксинья Трифоновна. Оставшись один с молодой супругой Алексей Морозов в середине 1850-х годов покидает родную деревню и уезжает на Алтай, где постепенно развертывает торговлю с аборигенами Горного Алтая. В те легендарные времена, торгуя с местным населением, можно было быстро разбогатеть, начиная практически «с нуля». Торговать было очень выгодно, к примеру, за одну стальную иглу можно было получить шкурку первосортной белки. Таким образом, имея горсть иголок, можно было сверху набить сумки товаром, а в городе продать его с большой прибылью. Но после нескольких поездок в Чуйскую степь Алексей Федорович серьезно простудился. Болезнь едва не закончилась трагически. Вскоре после этого Морозов полностью отказался от поездок в Горный Алтай и Монголию и сосредоточил все усилия на торговле галантерейной и мануфактурной продукцией в Бийске и его окрестностях.

К 1890 году А. Ф. Морозов имел в Бийске четыре торговых заведения с годовым доходом в 107 тысяч рублей. К 1892 году оборот увеличился до 135 тысяч рублей. Одновременно он открыл магазины в Барнауле, Кузнецке и Змеиногорске, установив прочные связи с представителями московских фирм, которые на выгодных условиях отпускали крупные партии товара. В 1889 году Морозов получил разрешение на торговлю серебряными и золотыми изделиями, а так же право держать ренсковый (винный) погреб. В 80-е годы XIX века Алтайский округ становится центром производства зерна. После постройки в 1885 году железной дороги Екатеринбург-Тюмень, алтайский хлеб получил возможность выхода на уральский и даже европейский рынок России. Эти обстоятельства делали торговлю хлебом выгодным делом, и многие алтайские предприниматели, в том числе и Морозов, занялись скупкой и продажей зерна.

Понимая, что в условиях сибирского бездорожья преимущество получит тот, кто владеет средствами доставки, Алексей Федорович создал свой грузовой флот. В 1888 году между Бийском и Тюменью стал ходить его пароход «Первый», а в 1889-м был построен и спущен на воду пароход «Второй». К 1893 году у Морозовых было уже 4 парохода, а еще через пять лет – 6 пароходов и несколько деревянных барж, позволявших перевозить большие партии грузов. По берегам Бии и Оби Алексей Федорович Морозов построил несколько мельниц, где перемалывал скупленное зерно и на своем грузовом флоте отвозил его в Тюмень. Под Барнаулом, рядом с деревней Ересная, он имел собственную пристань. Туда свозили купленный в окрестностях Барнаула хлеб, а затем отправляли в Тюмень. В начале 1890-х годов в европейской части России начался голод. Годы были неурожайные, хлеб стоил дорого. На Алтае же погодные условия позволяли получать хороший урожай, и один пуд зерна можно было купить за 25-30 копеек. Воспользовавшись этой ситуацией, за короткий срок бывший ковровский крестьянин Морозов на своих пароходах и баржах вывез около 480 тысяч пудов хлеба, получив от этой операции 397 тысяч рублей чистой прибыли.

Помимо торговли и пароходства А. Ф. Морозов вкладывал деньги и в недвижимость. В 1876 году он построил один из пяти первых в городе двухэтажных каменных особняков. Деятельность Алексея Федоровича не ограничивалась коммерцией. Он принимал самое живое участие в общественной жизни города. В 1881 году Морозов был избран городским головой Бийска. Особое внимание А. Ф. Морозов уделял развитию образования и здравоохранения. Еще в 1875 году для уездного училища им было построено одноэтажное каменное здание стоимостью в 12 тысяч рублей. Интересно отметить, что свой каменный особняк он построил на год позже, отдав приоритет строительству училища. Ведущую роль сыграл Морозов и в открытии женской прогимназии, которая была учреждена в 1880 году. Для этой цели на счет учреждения им был пожертвован капитал в 20 тысяч рублей. Ежегодно проценты от него составляли тысячу рублей и являлись основой бюджета прогимназии. Кроме того, являясь председателем попечительского совета прогимназии, Алексей Федорович ежегодно вносил в казну заведения еще по 200 рублей.

Пожертвования А. Ф. Морозова на нужды просвещения не исчерпывались приведенными суммами. В 1885 году он построил на свои деньги здание Форштадтского женского приходского училища. Имея крупные деловые связи в Барнауле, Морозов оказывал существенную помощь и там. В 1884 году Алексей Федорович пожертвовал 250 рублей на строительство Нагорной школы. В 1887 году он выделил 220 рублей на одежду и рождественские подарки для неимущих учеников Нагорной школы. С 1890 года Морозов являлся почетным блюстителем мужского одноклассного училища в городе Бийске, внося каждый год по 50 рублей на счет заведения. Став блюстителем женской Владимирской школы, он пожертвовал крупную сумму в 3200 рублей, что значительно улучшило материальное положение школы. Когда в Барнауле решили построить здание Народного дома, А. Ф. Морозов первый пожертвовал 2 тысячи рублей. Чтобы понятны были масштабы пожертвований, необходимо привести для сравнения цены того времени: один килограмм муки – 5 копеек, килограмм мяса говядины – 15 копеек, масло сливочное – 70 копеек, молоко – 5 копеек. За труды на общественном поприще Алексей Федорович Морозов был награжден несколькими медалями «За усердие», орденами святого Станислава и святой Анны 2-й степени, святого Владимира 4-й степени.

Как и большинство купцов, А. Ф. Морозов периодически жертвовал деньги на нужды церкви. В частности, на его средства содержалась мужская богадельня в Бийске. С именем А. Ф. Морозова связана и постройка Троицкого Собора – самого крупного в Бийске храма. Городу давно хотелось иметь большой и красивый храм, достойный архиерейской службы. Средств на его постройку не было, так как купцы жертвовали скромные суммы, которых хватило лишь на 0,33% сметной стоимости здания. Тогда Морозов предложил городской управе выписать ему доверенность для сбора пожертвований на постройку собора. С этим документом он ездил в Москву и во Владимир, где хорошо была развита текстильная промышленность. От своих оптовых поставщиков, пользуясь этой бумагой, он брал определенную сумму не деньгами, а тканью по низким оптовым ценам, а продавал на Алтае в розницу по завышенным. Получив от этой операции огромную прибыль, Алексей Федорович не только за два года построил собор, но и заработал крупную сумму.

На богослужение в новом соборе приезжал томский архиерей. В благодарность за заботу А. Ф. Морозова о церковных нуждах, в течение нескольких лет перед открытием ежегодной Крестовоздвиженской осенней ярмарки томский архиерей вместо городских торговых рядов, как это было положено по старой традиции, освящал торговые палатки А. Ф. Морозова, располагавшиеся на улице его же имени в Подгорной части города. Все товары из торговых лавок Алексея Федоровича тут же раскупались, так как каждому хотелось приобрести вещи, на которые попала хоть капелька святой воды. В 1895 году А. Ф. Морозов внезапно умирает. Существует версия, что он скончался без покаяния в вагоне поезда недалеко от Владимира. Однако, учитывая данные метрической записи о кончине бийского купца, подобное предположение подвергается сомнению. Метрическая книга храма села Венец свидетельствует, что бийский 1-й гильдии купец Алексей Федорович Морозов скончался 6 апреля 1895 года в Москве и был исповедован священником Московской Китайского сорока Троицкой в Полях церкви Николаем Александровичем Соловьевым. Там же 9 апреля А. Ф. Морозова отпели, а 11 апреля он был погребен, согласно завещанию, на родине при Преображенской церкви села Венец.

После смерти А. Ф. Морозова во главе фирмы встает его жена – Елена Григорьевна Морозова. В 1895 году ей было 63 года, она была практически неграмотна: не умела читать и писать, важные документы она запоминала по фактуре бумаги и по цвету (тогда бланки и документы делали цветными). Руководить крупным делом без помощников ей было очень сложно. Так как у Морозовых не было детей, Елена Григорьевна привлекает к делу своих племянников, детей младшей сестры Евдокии Григорьевны, бывшей замужем за кузнецким мещанином Анисимом Савельевичем Сычевым. Необходимо отметить, что А. С. Сычев также был уроженцем деревни Красная Грива Ковровского уезда и уехал на Алтай за Морозовыми, надеясь развернуть собственное дело. Однако у Анисима Савельевича была большая семья (10 детей), жили они не очень богато, поэтому сам глава семейства так и остался в мещанском сословии.

Е. Г. Морозова пригласила на должность доверенных фирмы племянника Григория Сычева и мужа племянницы Ольги – бийского мещанина Ивана Петровича Палабужева. Еще один племянник, Михаил Сычев, стал управляющим кожевенного завода, который являлся предприятием фабричного типа, имел три паровых котла и был в то время одним из самых высокотехнологических предприятий в Западной Сибири. В 1898 году Елена Григорьевна построила на берегу реки Бии в каменном здании электростанцию. Это была первая крупная электростанция на Алтае. Для оборудования использовались самые новейшие технологии того времени. Электростанция была оснащена компаунд машинами на паровых двигателях. Они давали спокойный, равномерный ход, что очень важно для подачи электричества. К этим устройствам присоединялись динамо машины и гигантские аккумуляторы производства фирм Симменса и Гальске. Для освещения города использовались лампы с угольными нитями накаливания, которые служили, примерно, до 500 часов. От электростанции шли медные провода диаметром 4 мм. Они располагались на столбах, увенчанных фарфоровыми изоляторами. Снаружи провода были «голые», а внутри зданий их покрывали изоляцией и обматывали шелковистой прядью. Морозова не брала плату за электричество с Троицкого собора, Еленинской церкви, а так же с Алексеевской богадельни. Всем остальным приходилось платить. Электростанция давала хозяевам 1750 рублей в год. Еще долгие годы и после кончины Е. Г. Морозовой электростанция освещала улицы Бийска.

Помимо электростанции Е. Г. Морозова после смерти мужа открыла еще три заведения мануфактурного типа: кирпичное, мукомольное и маслобойное. В 1903 году на них было занято 50 рабочих, которые производили продукции на сумму 84 тысячи рублей. К 1905 году Елене Григорьевне принадлежало уже пять промышленных предприятий – электростанция, кожевенный, пивоваренный и маслобойный заводы, а также мукомольная паровая мельница, ежегодный доход от которых составлял 376 тысяч 800 рублей. К промышленным предприятиям Е. Г. Морозовой следует добавить еще 27 торговых заведений. В 1905 году оборот ее предприятий составил 812 тысяч, а прибыль 81 тысяча рублей.

По свидетельству податной инспекции в 1903 году имущество Морозовых составляло 12,3% стоимости всей городской недвижимости. Значительную часть денег Е. Г. Морозова вкладывала в ценные бумаги, получая от этих операций немалые доходы. На момент смерти Елены Григорьевны стоимость лишь разного рода бумаг составила 534 тысячи рублей. Таким образом, за 14 лет руководства она упрочила свое положение в деловом мире Алтая и Сибири, превратив торговую фирму в промышленную.
Как и Алексей Федорович, Елена Григорьевна активно занималась благотворительностью. Она являлась попечительницей женской прогимназии, а после появления гимназии пожертвовала большую часть средств на строительство здания для нее. Морозова так же была почетной блюстительницей Успенского и Николаевского женских приходских училищ. В 1903 году на собственные деньги Е. Г. Морозова построила домовую церковь при городском мужском училище, затратив на это 40 тысяч рублей. С возникновением в 1902 году в Бийске Общества попечения о начальном образовании Елена Григорьевна до самой смерти была его бессменным председателем. В пользу этого общества она пожертвовала участок земли площадью 20 тысяч квадратных метров под строительство школы на 125 учеников и постоянно выделяла средства на покупку учебников и одежды для беднейших учащихся. В 1898 году Морозова пожертвовала 10 тысяч рублей для нужд барнаульской лечебницы.

За свою благотворительную деятельность Елена Григорьевна была награждена медалью «За усердие» на анненской ленте и медалью в память о царствовании Александра III. В 1893 году от имени великой княжны Марии Павловны она получила золотой браслет с сапфиром и бриллиантом стоимостью в тысячу рублей. В своем духовном завещании Е. Г. Морозова подписала большие суммы для многих бийских учебных заведений и подарила городу здание стоимостью около 19 тысяч рублей для открытия низшего ремесленного училища имени Алексея и Елены Морозовых.

Кроме супругов Морозовых, заметный след в истории города Бийска и предпринимательства Алтая оставили другие уроженцы ковровской деревни Красная Грива, бывшие крестьяне-офени – купцы-миллионеры Михаил Савельевич Сычев, Алексей Вуколович Соколов, Влас Максимович Рыбаков.

Бийский купец М. С. Сычев, родной брат упоминавшегося выше А. С. Сычева, особое внимание уделял развитию образования, пожертвовав для этого не одну тысячу рублей. Не окончив даже начальную школу, он в течение двадцати лет являлся почетным блюстителем Форштадтского училища, почетным смотрителем Пушкинского трехклассного училища, попечителем Заречных церковно-приходских школ, а в 1896 году был утвержден председателем попечительского совета Бийской женской гимназии. Могила купца-миллионера Михаила Савельевича Сычева, бывшего бийского городского головы, к настоящему времени утрачена и до сих пор не сыскана, а вот Успенский кафедральный собор, на который он пожертвовал 5150 рублей, до сих пор стоит, и будет стоять еще века.

С 1870 года гласным городской думы постоянно избирался купец 2-ой гильдии А. В. Соколов, сын красногривского крестьянина Вукола Семенова. Вместе с земляком А. Ф. Морозовым в 1885 году им в Бийске было выстроено здание для катехизаторского училища, готовившего священников-миссионеров. В 1890-е годы Алексей Вуколович Соколов на свои средства открыл приходскую школу, которая затем полностью содержалась на его пожертвования, а в 1905 году на его же деньги в Бийске построена новая Александро–Невская церковь. Общественная и благотворительная деятельность купца А. В. Соколова была отмечена орденами святого Станислава 2-й степени и святой Анны 2-й степени.

Другой уроженец Ковровского уезда бийский купец В. М. Рыбаков, сын красногривских крестьян Максима Львовича и Александры Савельевны Рыбаковых, свою нишу нашел на поприще производства и продажи вина. К 1894 году он имел в городе оптовый винный склад, ренсковый погреб и два питейных дома, а в Бийском и Кузнецком уездах – 10 питейных заведений, оборот которых составлял 13 тысяч 810 рублей. Еще в 1887 году в компании с другими купцами Влас Максимович Рыбаков в окрестностях Бийска построил винокуренный завод, на котором к 1910-м годам работало около 50 человек и ежегодно производилось вина почти на 80 тысяч рублей.
В. М. Рыбаков являлся почетным членом Общества попечения о начальном образовании и одним из учредителей Общества поощрения рысистого коннозаводства. С 1895 года он входил в состав попечительного совета Бийской женской прогимназии (с 1899 года – гимназии). Как и другие бийские купцы, В. М. Рыбаков жертвовал деньги и на храмовое строительство. В 1910 году на его средства была пристроена нарядная колокольня к городскому храму во имя Казанской иконы Божьей Матери. В годы Первой мировой войны, а именно в 1916 году, Влас Максимович пожертвовал 3 тысячи рублей на закупку предметов первой необходимости для малоимущих жителей Бийска. За благотворительную деятельность бийский купец 2-ой гильдии В. М. Рыбаков был награжден серебряной и золотой шейными медалями «За усердие» на Станиславской ленте.

С семьей купца Рыбакова связана одна занимательная история, которая до сих пор сохраняется в памяти бийских старожилов. По воспоминаниям очевидцев тех событий, «эта история случилась с сыном Власа Максимовича – Ваней. Это был человек небольшого роста, лет двадцати с хвостиком. В армию он не пошел, богатый папаша каким-то образом откупил его от прохождения воинской службы. Слыл Ваня шебутным, подвижным и очень любил играть в карты. Его часто можно было видеть в Купеческом Собрании, где велась игра. Дом Собрания принадлежал тогда купцу Рождественскому; на первом этаже располагались магазины, а на втором были помещения, в которых собирались бийские купцы. Вот там-то, в определенных комнатах, стояли столы под зеленым сукном, оборудованные специально для карточной игры. Иногда игроки засиживались до самого утра. Впрочем, приходить следовало вечером, так как игра велась тайно, в ночное время, а плата за вход повышалась каждый час. Так, если человек приходил в 9 часов вечера, платил 5 рублей, в 10 часов – 10 рублей и т. д.

Однажды в купеческом собрании шла очень крупная игра. За столом, напротив Вани Рыбакова, оказался датчанин Иргенссон, сын очень крупного предпринимателя Карла Иргенссона, ведущего торговые операции по всей Западной Сибири и имеющего в Бийске свою контору. Надо сказать, что сын Иргенссона впервые присутствовал на игре в бийском Купеческом Собрании. А Ваня любил новичков обыгрывать: он и играл отлично, и мухлевал часто. Раздавая карты, Ваня постепенно опускал колоду вниз под стол, что категорически запрещалось правилами. По мере того, как руки с колодой опускались ниже плоскости стола, Иргенссон, сидевший напротив, приподнимался и перегибался через стол, стараясь увидеть не мухлюет ли Рыбаков. Ваня нарочно опустил карты насколько позволяли руки и когда длинный датчанин уже совсем наклонился к картам, – он, не переставая раздавать, несколько раз ударил Иргенссона по носу, приговаривая при этом: «Не суй нос куда не положено, не суй нос куда не положено…» Иргенссон резко выпрямился и гневно бросил Ване в лицо: «Русская свинья!»

«Ах, так!» – Ваня мгновенно вынул браунинг и всадил датчанину пулю прямо в уголок глаза. Сначала никто ничего не понял: выстрел был тихим, браунинг – маленьким, а кровотечения почти не было… Поэтому Иргенссон повалился на пол под дружный хохот присутствующих. Когда же обнаружилось, что человек мертв, пришлось вызвать врачей и полицию. После того, как все официальные процедуры были завершены, медики освидетельствовали смерть, очевидцы подтвердили, что это дело рук Рыбакова, Ваню сдали оказавшемуся здесь начальнику тюрьмы. В тюрьме Ваня было загоревал, впрочем, как выяснилось, особо беспокоиться ему было незачем: отец его председательствовал в комитете по досрочному освобождению заключенных и, кроме того, выделял большую благотворительную помощь на содержание арестованных этой самой тюрьмы. Хотя юридическая машина и завертелась – по представлению датчан из Петербурга пришла бумага с повелением переправить Ваню в столицу – но Власу Максимовичу удалось добиться главного, – сын остался отбывать заключение в Бийске.

Потом началась империалистическая война и по стране прошла волна шовинистического угара. На этой волне адвокатам Вани Рыбакова, нанятым Власом Максимовичем, удалось доказать, что Ваня не виноват – он, якобы, просто ответил на оскорбление: ведь его назвали «русской свиньей», а датчане – это почти немцы; раз так, значит Ваня – патриот и, пожалуй, правильно сделал, убив иноземца. Очень скоро Влас Максимович должен был получить Ваню на поруки, но, видимо, не выдержал потрясений и умер. Так Ваня сделался полноправным владельцем капиталов отца.

Заметим, что в те годы, которые Ваня был вынужден просидеть в тюрьме, он вел очень беззаботный образ жизни. Начальник тюрьмы обставлял его камеру, будто номер гостиницы. В камере у Вани была хорошая кровать, перина, обеды ему носили из дома, более того, когда началась война, продажа спиртного была запрещена, а начальник тюрьмы был большим забулдыгой, – куда же ему было обращаться, как не к Власу Максимовичу, имевшему колоссальные запасы. Вполне понятно, что путь к сердцу отца лежал через хорошее отношение к сыну: начальник тюрьмы просто брал Ваню под расписку, с 20 часов вечера до самого утра, и они вдвоем садились в дрожки и мчались по самым злачным местам Бийска. Возвращались обыкновенно под утро. Ваня шел спать, а начальник обходил свои владения. Сделав необходимые распоряжения и получив рапорты, он возвращался домой и отсыпался до обеда. Потом приходил в камеру к Ване и они вместе обедали самыми роскошными и изысканными блюдами, которые по тем временам можно было приготовить в условиях Бийска. Так продолжалось до 1915 года.

Тогда по стране прошли волнения, связанные со шпиономанией: всюду искали немецких шпионов. Понятно, что под эту же статью косвенно попадали и датчане. Таким образом, Ваня был полностью оправдан и, выйдя из тюрьмы, ходил довольный, с розовым бантом на груди. Многие приветствовали его как невинно пострадавшего за русскую нацию.

Дальнейшая судьба Вани Рыбакова сложилась достаточно трагично: когда после революции у него конфисковали спиртзавод и дом, он остался нищим и был вынужден ютиться приживалкой у одного из своих рабочих. Говорят, его часто можно было видеть на берегу реки, где работали бригады плотников. И, когда он подходил к работающим, они всегда наливали ему рюмочку. Бывало и так, что прежде, чем налить, говорили: «На-к вот. А угадаешь, чья самогонка, – еще нальем!» И Ваня, чаще всего, угадывал: по части спиртного дегустатор он был отменный. Восхищенные мастеровые наливали ему еще и еще. Так он пил, пока не умер на берегу реки после обильных возлияний. Его нашли укрытого рогожей, скорее всего, не выдержало и остановилось сердце».

Живя на Алтае, за тысячу верст от родной ковровской деревни, бийские купцы не забывали и о своих земляках.

По V ревизии в 1795 году в Красной Гриве проживало 392 человека — 191 мужского и 201 женского пола душ. А к 1816 году в этой деревне в 62-х дворах уже значилось населения в 466 душ — 232 мужского и 234 женского пола. Подобная тенденция к росту населения Красной Гривы сохранялась и позже. В 1834 году бурмистр крестьянин Данило Тихонов подал сведения во Владимирскую казенную палату о населении Красной Гривы. В этом году в деревне значилось 546 крестьян обоего пола — 251 мужского и 295 женского. Своего пика население деревни достигло в 1850-е годы. В 1850 году там проживало 588 человек (262 мужского и 326 женского пола), а в 1858-м — 616 человек (265 мужского и 351 женского пола) в 87-ми дворах. С начала 1860-х годов число обитателей Красной Гривы стало неуклонно уменьшаться. После отмены крепостного права и получения личной свободы многие красногривцы — офени и приказчики поспешили покинуть родную деревню.
В первые десятилетия после реформы отток крестьян из селения приобрел почти катастрофический характер. Если в 1859 году там число дворов даже увеличилось и достигло 90, то уже в 1873 году в Красной Гриве оставалось всего лишь 42 двора и 367 жителей (172 мужского и 195 женского пола). А еще через четыре года в деревне осталось уже всего 30 дворов и 225 жителей (108 мужского и 117 женского пола). Фактически, за 15 лет население Красной Гривы уменьшилось втрое. Те же причины, которые ранее вызвали процветание деревни в течение предшествовавшего столетия, теперь едва не уничтожили селение. Почувствовавшие вкус к неземледельческим промыслам крестьяне, обретя свободу, узаконили уже сложившееся ранее положение. Пореформенные десятилетия нанесли непоправимый удар старой Красной Гриве. Хотя это селение окончательно и не запустело, но прошлому процветанию и многолюдству удар был нанесен окончательный и непоправимый.
Как обычно, беда не приходит одна. Политическим и экономическим факторам «помогали» стихийные бедствия. Большое бедствие постигло Красную Гриву в ночь с 14 на 15 июня 1882 года. Тогда в данном селении насчитывалось 93 строения, имелось два пруда и 8 колодцев. В результате случившегося ночью страшного пожара в деревне сгорели 33 деревянных жилых и 13 нежилых строений. То есть половина Красной Гривы была уничтожена огнем. Это был еще один сильный удар, дополнительно подорвавший прежнее благополучие деревни. Не столь обширные, но с трагическими последствиями пожары случались и в дальнейшем. Так, например, в ночь на 11 июля 1886 года сгорела изба красногривцев Зайцевых. Погибла почти вся крестьянская семья: 59-летний Никифор Михайлович Зайцев, его жена 60-летняя Агафья Михайловна, а также их сын 33-летний Антон Зайцев. Во время того же пожара сгорела и 10-летняя дочь крестьянина Ефима Тимофеева Евфросинья.

К 1895 году в Красной Гриве насчитывалось 224 жителя, из которых уходили на заработки в город на фабрики, в те же приказчики и офени 38 человек. В то время Красная Грива стала одной из многих сотен рядовых деревень Ковровского уезда, не выделяясь ни населенностью, ни наличием господской усадьбы. В 1904 году в деревне проживало 132 человека в 41-м крестьянском дворе. За 40 с небольшим лет население в ней сократилось почти на 500 человек. По данным статистики, тогда в Красной Гриве действовали две бакалейных лавки. Одну из них содержала местная крестьянка Агафья Ивановна Гусева, другую — отставной фейерверкер из красногривских же крестьян Иван Степанович Викулов. Впрочем, И. С. Викулов скончался 15 августа 1901 года в возрасте 62-х лет и был похоронен на приходском кладбище в погосте Венец, причем в церковной ограде — как один из состоятельных и уважаемых прихожан.

В 1894 году в Красной Гриве была учреждена земская школа, а в 1914 году после начала Первой мировой войны земство же устроило там детские ясли. Здание для красногривского училища было построено в 1893 году, а первый учебный год там начался 2 февраля 1894 года. В училищном здании находилось три комнаты: две комнаты занимало собственно училище, то есть это были учебные классы, а одна комната отводилась под квартиру для учительницы, которая преподавала крестьянским детям чтение, арифметику, чистописание, основы истории и географии. Отдельным предметом стоял Закон Божий. Законоучителем Красногривского училища являлся священник приходской церкви села Венец: с 1894 по 1908 год – иерей Ефим Михайлович Белороссов, с 1908 по 1915 год – священник Федор Васильевич Виноградов, и с 1915 года – священник Николай Владимирович Георгиевский. Курс обучения в училище составлял 3 года. Все время существования земского училища в Красной Гриве его попечителем оставался бийский купец Влас Максимович Рыбаков, сын красногривских крестьян Максима Львовича и Александры Савельевны Рыбаковых, который получил домашнее воспитание.

Ежегодно на содержание училища в своей родной деревне и наем прислуги для него попечитель присылал 100 рублей. Кроме этих денег, училище ежегодно получало от 100 до 360 рублей от земства. Численность обучавшихся детей также не оставалась постоянной и с годами менялась. Так, в 1900 году в Красногривском училище обучалось 30 мальчиков и 10 девочек, в 1902 году – 17 мальчиков и 14 девочек, в 1909 году – 22 мальчика и 8 девочек, в 1915 году – 23 мальчика и 18 девочек. Каждое земское училище имело свою библиотеку. Не являлась исключением и школа в Красной Гриве. К 1902 году библиотека Красногривского училища насчитывала почти 700 томов книг на сумму 158 рублей.

На сегодняшний день известны имена нескольких учителей, которые обучали грамоте красногривских крестьянских детишек. Это Елизавета Борисовна Лейберг, окончившая Владимирскую женскую гимназию; Мария Ефимовна Белороссова, получившая образование во Владимирском епархиальном женском духовном училище; Дмитрий Иванович Самраков, окончивший Новицкую учительскую семинарию.

Если по церковной линии Красная Грива входила в состав Венецкого прихода 1-го благочиннического округа Ковровского уезда, то по административной части деревня входила в начале в Овсянниковскую волость, а затем в Санниковскую волость 1-го земского участка Ковровского уезда. После революции 1917 года Красная Грива стала центром одноименного сельсовета. Помимо собственно Гривы в состав Красногривского сельсовета входили деревни Дорониха, Федюнино, Шаблино, Юдиха, Юрино, а также погосты Венец и Николо-Нередичи. Из этих селений, кроме погостов, сегодня несуществующей уже является и деревня Шаблино. Этот сельсовет входил в состав все той же Санниковской волости Ковровского уезда, а с 1929 года, когда было упразднено волостное деление, уезды переименованы в районы, а губернии в области, то Красногривский сельсовет вошел в состав Ковровского района Ивановской области — Владимирская губерния тоже оказалась уничтоженной. В 1944 году Владимирская область была восстановлена. Красногривский сельсовет просуществовал до 1954 года, когда был присоединен к Санниковскому сельсовету. В настоящее время деревня Красная Грива находится на территории Клязьминского сельского поселения.

В 1932 году в Красной Гриве был создан колхоз «Дружба». Это происходило на волне массовой коллективизации, причем красногривский колхоз оказался одним из первых в Ковровском районе. «Дружба» просуществовала до 1952-1953 годов, когда в пору укрупнения коллективных хозяйств красногривцы вошли в состав объединенного колхоза имени Фрунзе. В 1960-е годы и колхоз имени Фрунзе, в свой черед, влился в более крупный колхоз «Искра Ленина» с центральной усадьбой в селе Санниково. Все это время в Красной Гриве существовала животноводческая ферма крупного рогатого скота, на которой работали многие красногривские женщины. Сейчас от бывшей фермы стались лишь руины на задворках деревни.

Что же касается статистики изменения численности населения Красной Гривы в советское время, то деревня продолжала постепенно угасать. Правда, в начале 1920-х годов наблюдалась обратная тенденция. Революции и годы Гражданской войны вызвали жестокий экономический кризис. Переметнувшиеся, было, в город на заработки крестьяне стали возвращаться обратно — к сравнительно более сытой и зажиточной в то время сельской жизни. В результате в 1923 году население Красной Гривы составило 220 человек — почти в два раза больше, чем в 1904 году. Длительное время отток деревенского населения сдерживался искусственно — не имевшие паспортов советские колхозники в равной степени не были вольны в изменении места жительства. Только в правление Никиты Хрущева селяне получили свободу уезжать в города, чем многие незамедлительно и воспользовались. В результате за пару десятилетий села и деревни опустели более чем вдвое. Такая же картина наблюдалась и в Красной Гриве. Если в 1961 году там насчитывалось 134 постоянных жителя и 36 дворов, то в 1970 году осталось лишь 83 жителя и 26 дворов, а в 1983-м — 54 жителя и 21 постоянное хозяйство. К середине 1990-х годов в Красной Гриве значилось 38 человек населения и 20 хозяйств. По сравнению с порой своего расцвета это едва ли не 1/20 от былой крестьянской общины. Сейчас в Красной Гриве насчитывается около 20 постоянных жителя, в основном люди пожилого возраста.
Тем не менее, Красная Грива осталась на географической карте и сохранилась как населенный пункт. Не последнее значение имело то, что через деревню прошло шоссе Ковров-Сельцо, впоследствии продолженное через Мстеру до самых Вязников. Сегодня в Красной Гриве, как и повсеместно, немало дачников, даже здание старой земской школы было продано под дачу. На ее месте сейчас выстроен новый кирпичный дом. Наличие шоссе и постоянного автобусного сообщения еще больше благоприятствуют продолжению истории старой деревни с весьма экзотическим названием и в наши дни.

Ныне автомобили проносятся через Красную Гриву за считанные секунды — почти не сбавляя скорость и лишь слегка притормаживая на повороте. Для большинства ковровчан знакомство с историческим селением этим и ограничивается. Пара рассеянных взглядов в окно из пролетающего авто — только мелькнут черные буквы на белом фоне дорожного указателя — «Красная Грива». И тут же с другой стороны дороги табличка, где название деревни перечеркнуто красной полосой. Вот и все. Но за этими мгновениями стоит многовековая история селения, получившего свое имя от безвозвратно размытой весенними ручьями и развеянной летними пыльными ветрами гряды из красноватой глины. Возможно, данная краткая деревенская хроника хоть в какой-то степени даст представление, какое богатое прошлое может скрываться за двумя-тремя десятками старых изб и новых дач, объединенных малопонятным ныне названием — Красная Грива.

На иллюстрациях:

1. Красная Грива
2. Герб Симоновых — знаменитых владельцев старой деревни
3. Обер-прокурор Петр Хрисанфович Обольянинов
4. Алексей Федорович Морозов
5. Елена Григорьевна Морозова