В фондах Историко-краеведческого музея Ковровского района хранится небольшая коллекция дореволюционных пасхальных открыток, которые, несомненно, представляют исторический и художественный интерес. В коллекцию вошли открытки разных издательских домов как России, так западных стран, в частности, Германии, Франции и Польши.

Сегодня, в преддверии великого православного праздника Воскресения Христова мы расскажем Вам об одной интересной открытке, а именно о сюжете, изображенном на ней. Автором сюжета стал художник Иван Константинович Гаврилов (1878-1962).

И. Гаврилов. “Христос воскресе!”

Россия. 1913 год. Цветная автотипия.

        … В 1913 году Светлое Христово Воскресение пришлось на 16 апреля. В Москве Пасха была одним из главных и любимейших праздников. Но даже во время него москвичи оставались верны некоторым своим привычкам. Об этом свидетельствует сделанное очевидцем описание Первопрестольной в праздничную ночь, приведенное в книге Андрея Кокорева и Владимира Руги «Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала ХХ века»:

«В шесть часов прекратилось трамвайное движение, и постоянно раздражающий гул города, достигший особенного напряжения в предпраздничные дни, стал понемногу уменьшаться, и к восьми вечера Москва совсем затихла.

Поредела толпа, потемнели и опустели магазины, куда-то исчезли извозчики, затихли гудки автомобилей, и непривычная странно-величавая тишина опустилась над столицей. Часа два длилось это торжественное молчание, почти ничем не нарушаемое, ничем не тревожимое. Только после десяти на опустелых, притихших улицах начали показываться пешеходы, опять замелькали извозчики, и к одиннадцати часам огромные шумные толпы людей потянулись к темному Кремлю.

Около всех кремлевских ворот уже давка. Через Никольские ворота пускают только экипажи. Измученная, изнервничавшаяся полиция “просит честью” напирающих пешеходов идти в Кремль через Спасские ворота. Всем хочется скорей попасть к желанному месту, и толпа все увеличивается. Только немногие исполняют просьбу полиции.

Кто-то из более догадливых вскакивает на первый попавшийся экипаж и, несмотря на законное удивление сидящих, контрабандой проскальзывает в заветные ворота. Удачный пример вызывает подражания и протесты извозчиков. Полиция это заметила и зорко следит за такими пассажирами.

Стоящие опять через многочисленных парламентеров вступают в переговоры с полицейским офицером. Но он неумолим.

– Да ведь Спасские ворота рядом, – убеждает он.

На счастье толпы, офицер пропускает какого-то генерала с дамой.

– Это несправедливо! Мы все здесь равны!

И пока офицер делает попытку объяснить что-то, часть толпы прорывает “блокаду” усталых полицейских и мчится в ворота. А экипажи тянутся непрекращающейся лентой. Один из городовых замечает господина в котелке, примостившегося позади пролетки, и, снимая “лазутчика”, усовещивает:

– Что это? А еще в шляпе!

Толпа растет и растет.

В самом Кремле уже трудно двигаться. Многие стремятся в “ограду соборов”, где становится все тесней и тесней. Тесным полукругом оцепляют Успенский собор, чтобы получше рассмотреть величественный крестный ход.

В тихих беловато-голубых апрельских сумерках величаво высится колокольня Ивана Великого, тускловато золотятся приземистые главы Успенского собора. А за оградой весенние сумерки прорезываются ослепительно ярким разноцветным светом ракет, звезд и бураков*, на мгновение освещающих темноватые волны человеческих голов, силуэты решеток и колокольни.

В гудящей, движущейся толпе начинают мигать ласковые огоньки тоненьких свечей. Какое-то движение огоньков видно и на “Иване”. Вот ярко вспыхнула пороховая нитка, за ней другая, третья, и тысячи огоньков заискрились, заблистали в темных пролетах колокольни, окружая сверкающими ожерельями главу “Ивана”, отразились в золоченых куполах соборов. Такие же веселые огоньки как-то сразу замелькали и в толпе и озарили своим дрожащим светом тысячи молодых и старых, но одинаково радостных лиц.

Через мгновение вспыхнула иллюминированная ограда пред Успенским собором, и властный, славящий воскресение и любовь гул первого удара старого “Ивана” зазвучал в тихом, напоенном влажными ароматами оттаявшей земли и распускающихся почек сумеречном воздухе. За первым так же торжественно поплыл другой, третий, четвертый удар, и через минуту радостный звон, догоняя друг друга, понесся над Москвой. Ему ответило Замоскворечье, еще где-то, и чрез несколько минут малиновый звон наполнил тишину древней столицы.

Гул колоколов внезапно стихает, и над притихшей толпой заколыхались золотые хоругви крестного хода, послышалось пение, загорелись ослепительным светом пламенные бенгальские огни. Вдали гулко “заухали” пушечные выстрелы, и опять торжественный красный звон загудел над Москвой. Крестные шествия возвращались в соборы, а за ними, тесня друг друга, ринулась в храмы публика. Кремль стал пустеть. Многие по старому московскому обычаю шли заглянуть в храм Христа Спасителя и под низкие своды Василия Блаженного. Но огромное большинство уже стремится домой, к пасхальному столу. Единственная, быть может, в мире по своему великолепию, по своей красоте и религиозному трепету московская пасхальная ночь кончилась. Тихий весенний рассвет брезжит над столицей…”