В самом начале 90-х в селе Маринино довелось впервые услышать необычное название — «Лизкин пруд». Путешествовали мы тогда с приятелем в летнюю пору пешим порядком по селам и деревням южной части Ковровского района, интересуясь местной стариной, и по пути из села Смолино прямо по лесной изрядно заросшей просеке со старой лесовозной колеей неожиданно вышли из казавшихся бесконечными зарослей на южную марининскую окраину.
Июльская жара стояла несусветная, солнце палило невыносимо. От перегретой, влажной после прошедшего накануне дождика земли поднималось дрожащее марево, ароматы трав почти пьянили, а целый рой кружащихся докучливых слепней изрядно отравлял и без того непростой поход. Наконец, впереди на пригорке, словно нехотя, выглянула невысокая колоколенка сельской церквушки с игрушечным куполом-маковкой, увенчанным потемневшим от времени крестом. За кирпичной звонницей с давней пооблупившейся побелкой темнели кроны высоченных старых вековых лип.
Петляющая в низине невеликая речушка Ваза, на левом возвышенном берегу которой уже пятый век стоит село Маринино, в ту пору совсем обмелела и напоминала о себе лишь полосой более яркой и сочной травы по своим берегам, да еще небольшим круглым озерцом близ перелеска, которое было, как говорится, воробью по колено, да к тому же с пожелтевшими берегами, истоптанными многочисленными следами буренок. Поднявшись на пригорок, у одного из сельских домиков напротив заброшенной церкви мы спросили у копавшейся на огороде старушки, мол, нельзя ли где-нибудь тут искупаться?
— Да где ж у нас нынче купаться! — согнувшаяся над грядкой бабушка медленно распрямилась и не торопясь вытерла испачканные в земле натруженные руки о старый фартук. — Раньше речка-то под селом куда как полнее была, а теперь — курам на смех! Конечно еще, два пруда здесь есть. Тот, что на усадьбе — совсем махонький и мелкий, а другой — побольше и поглубже. Только купаться в нем исстари не принято. Когда-то, очень давно, старики говорили, купались и там, а потом, как стал он прозываться Лизкин пруд, то уж никто в эту воду лезть и не смел…
— А почему именно Лизкин?
— Девушка в этом пруду будто бы утопла по имени Лизавета. Она в барском доме служила, да крепко обидели ее там господа, вот она руки на себя и наложила. Сама утопилась!
— Когда же все это произошло?
— Точно не скажу, но давным-давно, мне еще мой дед про это сказывал, да и он, кажись, сам-то всего не видал, до него все приключилось…
Старушка вновь занялась своими грядками, а мы из любопытства подошли к пруду со столь необычным имением и печальной славой. Он оказался овальной формы и почти полностью скрытым за густыми казавшимися непроходимыми зарослями ивняка, и, несмотря на жарищу и длительное отсутствие дождей, полон по самые берега темной мутновато-зеленоватой и к тому же зацветшей водой. Какое уж тут купание!
Из Маринино мы тогда ушли по-прежнему томимые зноем, и лишь много дальше, уже за несуществующим селом Даниловым в невеликом бочажке-омуте то уходящей под землю, то вновь выныривающей на поверхность речушки Арги — притоке куда более известной Нерехты, все-таки смогли кое-как окунуться и немного освежиться. А вот название «Лизкин пруд» с той поры, что называется, запало в голову.
И лишь много позже удалось узнать дополнительные подробности по поводу названия этого водоема со столь драматическим прошлым. Сельские старожилы дополнили рассказ той давней старушки, имя-отчество и фамилию которой мы тогда спрашивали и даже записывали, но за давностью лет их уже не упомню, некоторыми подробностями.
Оказалось, что легендарная Лиза-Лизавета, еще совсем молодая девушка, действительно была в марининской усадьбе горничной — еще в суровое царствование императора Николая Павловича. Там она влюбилась в заезжего учителя, который занимался с детьми барина Алексея Андреевича Танеева, внука старого майора Танеева, построившего ныне сохранившееся «дворянское гнездо». Наставник, родом из обедневших дворян, всего несколькими годами старше Лизы, поначалу отвечал девушке взаимностью. Взыграли молодая кровь и пылкие чувства.
Это тайный роман продолжался несколько месяцев. Однако потом легкомысленный ментор опомнился, и рассудил, что горничная из дворовых, то есть крепостная, ему, пусть и без состояния, но все-таки тоже барину, потомственному дворянину совсем не ровня. Он попытался порвать со вчерашней подругой, а потом и вовсе собрался покинуть Маринино. Не выдержав подобного испытания, брошенная девушка извелась от безысходного отчаяния решила свести счеты с жизнью и, улучив момент, ночью бросилась в пруд, находившийся всего в сотне метров от усадебного дома. Плавать она не умела, да и, видимо, стремилась утонуть. Вот и пошла камнем на илистое дно. Никто ничего не увидел и легкого всплеска не услышал. Все обитатели усадьбы мирно спали и видели десятый сон. Лишь на следующий день хватившиеся Лизаветы хозяева и дворовые после непродолжительных поисков набрели на берегу пруда на ее оброненный платок, а потом, немного пошарив баграми в пруду, кучер и конюх зацепили в стылой воде ставшее уже белым и ледяным страшное в своей неживой неподвижности тело утопленницы со склеившимися и перекрутившимися длинными льняными волосами.
А затем конкретики добавили и старые архивные документы, благодаря которым действующие лица этой давней истории получили, наконец, полные подлинные имена. Это были «дворовая девка» Елизавета Иванова (в данном случае, «Иванова» — отнюдь не фамилия, а лишь имя отца, так как ни отчеств, ни фамилий у крепостных в ту пору зачастую попросту не было) и учитель «благородного звания» Андрей Григорьевич Граббе — очевидно, родом из прибалтийских немцев. К тому же неожиданно выяснилось, что педагог Граббе был женат! Потому и не мог вступить в брак с доверившейся ему девушкой, даже если бы и захотел. По-видимому, его супруга во время романа с трагическим концом в Маринино не проживала…
Бедную Лизу, как совершившую смертный грех самоубийства, без обычного отпевания в сельском Покровском храме тихо схоронили на дальней окраине сельского кладбища, у самой канавы, обозначавшей границу погоста. Провожали ее лишь пара подружек, да старуха-нянька. Говорили, что девка была беременна. Эта история взбудоражила не только Ковровский уезд, но и всю Владимирскую губернию, однако месяц спустя о Лизе уже почти никто не вспоминал.
Могильный холмик утопленницы, не отмеченный никаким памятником, уже давно сровнялся с землей, порос травой, лопухами и крапивой. Теперь он навсегда потерян.
Граббе вскоре после гибели Лизы уехал из Маринино навсегда, и дальнейшая его судьба до сих пор неизвестна. Портреты этих людей не сохранились, да и были ли вообще эти портреты? Позировать художнику мог не каждый — дорогое это было дело, если, конечно, не использовался дармовой труд крепостных живописцев. А фотографии тогда еще не было…
Сегодня в бывшем дворянском гнезде Танеевых уже почти никто не помнит эту непридуманную мелодраму позапрошлого века (хотя некоторые параллели с «Бедной Лизой» Карамзина просматриваются), обернувшуюся трагедией. И лишь порядком позабытое название Лизкин пруд, о котором ведают лишь старожилы, напоминает о ней. При восстановлении усадьбы и усадебного парка несколько лет назад берега этого старого водоема привели в порядок, непролазные заросли разросшихся выше человеческого роста кустов ликвидировали под корень, а сам пруд, глубиной в несколько метров, при помощи экскаватора вычистили до самого дна.
Теперь там над сонной зеленоватой водой красуются изящные белые мостки, и даже имеется маленькая пристань для столь же белой красивой лодочки, для которой даже хотели придумать особое звучное название, словно для большого корабля, но пока так не придумали. Но даже в самую сильную жару в этом пруду по-прежнему никто и никогда не купается. Публика лишь чинно прогуливается по окультуренным берегам. А нынешние частые гости села Маринино — молодожены, с удовольствием фотографирующиеся на память на белом горбатом мостике, перекинутом через заливчик сонного пруда, и на той самой белоснежной красавице-лодке. А потом надолго замирают в упоении долгого поцелуя, не зная, и не желая знать про бедную Лизу.